Действие свободы еще страстнее и чувствительнее в области религиозной, чем в политической; верующим еще труднее сносить неверующих, чем правительствам оппозицию. И, однако же, они к тому вынуждены обстоятельствами, – они уже нигде, как только в свободе суждения и воспользовавшись всею полнотою своей собственной свободы, могут обрести нужную им силу, чтоб возвыситься над опасностями и сделать тщетными нападения своих яростных противников». Если вместо выражения христианская религия, мы поставим – церковь, в смысле иерархического правительственного института и в смысле внешнего авторитета, – или же наконец и самую религию будем здесь разуметь в том виде и на той степени развития, как она проявляется в обиходном сознании большинства (как духовенства, так и мирян), то нельзя не признать, что Гизо с поразительною верностью определил настоящее положение дела, настоящие опасности, грозящие торжеству христианской истины, и так сказать ткнул пальцем в самые болезненные места современного христианского общества. В самом деле, победа может остаться за христианской истиной только тогда, когда защитники этой истины будут вполне ей верны и будут защищать ее единым соответственным ее достоинству орудием, когда они убедятся, что только в свободе суждения, в свободе совести и воспользовавшись всею полнотою собственной свободы, они могут обрести необходимую им силу для победы над могуществом лжи и мрака, для одоления своих многочисленных и искусных врагов.
«Но это ли мы видим в обществе верующих, в христианской церкви наших дней? – спрашивает Гизо. – Как смотрит она сама на те крупные вопросы, о которых ей приходится препираться с свободным и смелым разумом человека? Вполне ли ясно разумеет она сама, вполне ли добрым порядком ведет она ту войну, в которую вовлечена? Точно ли идет она к восстановлению истинного мира и животворного согласия между собою и обществом, в недрах которого она живет?».
Гизо признает эти опасности общими для всей христианской церкви независимо от различия вероисповеданий и приглашает христиан всех исповеданий соединить свои усилия для борьбы. «Когда отвергается свышеественное (le surnaturel), боговдохновенность Писания и божество Иисуса Христа, – говорит он, – на всех христиан равно падают удары, на католиков, протестантов, греков… Но есть повод бояться, – продолжает он, – что чувство общей опасности не одинаково живо и ясно для всех христианских церквей, что христиане различных исповеданий не в той мере, как бы следовало, сосредоточивают все свои силы на предстоящей им борьбе. Впрочем этому нечего много удивляться. Хотя опасность одинакова для всех, но предания, привычки и вследствие того ныне действующие направления – различны. Многие католики убеждены, что вера была бы спасена, если б они были избавлены от свободы мысли (!!!). Многие протестанты воображают, что они, покидая основания и отдаляясь от источников веры, только пользуются правом свободного рассмотрения и остаются христианами. Католицизм не имеет достаточно доверия к своим корням и слишком держится за свои ветви. Протестантство забывает слишком часто, что и у него есть корни, от которых оно не может оторваться – не погибнув. Католики слишком трусят свободы, протестанты слишком трусят авторитета», и проч. «Но нет, – говорит дальше Гизо, – так как христианская религия живет ныне в присутствии свободы, то те единственно и могут назваться в наше время действительными, настоящими защитниками религии, которые в одно и то же время исповедуют во всей полноте христианскую веру и столь же искренним сердцем приемлют дар и испытание свободы!..» Было бы, однако, неосновательно обольщаться скорым и легким успехом.
В царстве свободы по необходимости перемешаны зло и добро, истина и ложь; мысли и направления противоположные являются и развиваются внезапно и одновременно… «Не думайте, – сказал Иисус Христос апостолам, – что Я пришел принести мир на землю: не мир пришел Я принести, но меч». (Матф. X. 34). Этот меч – есть христианская истина, вечно борющаяся с несовершенством и заблуждением человеческим… Если же, думает Гизо, христианская современная церковь не поймет своего положения, своего настоящего отношения к свободе политической, умственной, религиозной, – если она сама не поднимет знамя свободы и не откинет орудий внешней силы, – если она не противоставит свободе, которую завоевала себе ложь, – свободу правды и вообще не перенесет борьбы в область полной свободы, то хотя христианство, конечно, и не погибнет, но страшная смута поразит человеческие души, и над человечеством разразится одна из тех ужасных революционных бурь, которой уроки только тогда послужат ему на пользу, когда наперед переживутся им все бедствия, ею нанесенные!..
Много верных и глубоких мыслей содержит в себе книга Гизо, но нельзя не подивиться, что этот знаменитый и, по-видимому, всесторонний ученый ни слова не говорит о православии, да и вообще, кажется, вся история христианства заключается для него только в пределах Запада, в пределах католицизма (латинства) и протестантства! Их взаимная борьба и отношения исчерпывают, по-видимому, для Гизо всю историческую жизнь христианства. Только однажды и было приведено им название греков (см. выше).
Что же Восток? Если, по свидетельству западного мыслителя, глубокий мрак ложится на Запад, то отчего же взоры его не обращаются на Восток, к православию, отчего не светит ему заря с Востока?! Неужели же Восток и Россия, славянство и православие являются совершенным пробелом в его знании?! Или, быть может, ничего и не ждет он от Востока, который представляется ему погруженным в ночь невежества и рабства, в сон мертвенный и непробудный?..